В тот день я уничтожила свой мир. Тогда же обратила в пепел и чужую жизнь. Я снова здесь, со своим вторым шансом. Кто-то должен умереть. И это будет моя вина.
Главы: @midnightpenguin-ya-tolko-chto-vypustilas-iz-medicinskogo-1 • @midnightpenguin-ya-tolko-chto-vypustilas-iz-medicinskogo-2 • 3 • 4 • 5 • 6 • 7 • 8 • 9 • 10 • 11
Новые переводы в понедельник, среду и пятницу, заходите на огонек
От осознания того, что вся моя жизнь перевернулась, у меня все еще кружилась голова, но я задвинула эти мысли подальше.
Способность сделать это имеет решающее значение в работе врача.
Мне нужно было сосредоточиться на автобусе, полном умирающих детей. Нужно быть уверенной в силах и способностях доктора Вивиан Скритт.
Не знаю, пришла ли эта уверенность извне или я сама ее взрастила и выставила перед собой, как щит. Я была почти уверена, что эти противоположные идеи одинаково верны, что сама вера делает идею достойной того, чтобы в нее верить.
– В педиатрическом отделении не хватает операционных, – рявкнула я на хирургическую бригаду. – На всех детей не хватает хирургов, а у меня не хватает терпения смотреть на всякое дерьмо. Я доктор Скритт, и теперь вы работаете на меня. Доктор Мэтьюз, сколько хирургов готовы?
Он вытянулся по стойке смирно, будто пойманный на удочку, и я почувствовала волны энергии и страха, исходящие от него.
– Девять… э-э… десять, если вы возьмете пациента, мисс… э-э… доктор Скритт. – Он прочистил горло. – Четыре медсестры пытаются дозвониться до моих людей, но шансы невелики. Большинство улиц затоплены, все, кто пытался проехать по ним, застряли. Мы пытались связаться хоть с кем-то, но из-за шторма стационарные телефоны отключены, а мобильная связь не ловит. Мы, по общему мнению, просто застигнуты врасплох. Это очень странно: такой шторм посреди августа.
– Ну, что ж меня не… – Я осеклась. – Какое сегодня число? – прошептала я ему.
Голова закружилась так сильно, будто меня выворачивали наизнанку через задницу.
Я выскочила из комнаты и метнулась прочь по коридору. Еще не дойдя до своего кабинета, я заметила знакомую дверь и нырнула в безопасность каморки со швабрами.
Хотелось плакать, но меня так трясло, что слезы не шли. Я посмотрела на часы.
Дом моего детства сгорит через час.
Мысли бесконтрольно носились в моем мозгу, как дюжина бордер-колли на собачьих бегах.
Я сейчас нужна им. Я нужна Тимми. Стационарные телефоны отключены. Я нужна в хирургии. Кто-то должен умереть. И это будет моя вина.
У тебя есть пять секунд, чтобы продолжать трястись и жалеть себя, прежде чем ты выйдешь за дверь и решишь, чья жизнь изменится навсегда.
Я не думала, что смогу это сделать.
А потом открыла дверь и вышла.
– Доктор Мэтьюз. Похоже, нам не хватает по меньшей мере двух хирургов. Что вы можете предложить?
Он пристально посмотрел на меня. В его глазах еще таились остатки страха.
– Ну, это не идеальное решение, но, думаю, придется поставить несколько… интернов на сольные операции. – Он поморщился.
Мой желудок будто набили вязкой глиной.
– У докторов Янгстона и Бренинга неплохо идут дела.
Он молчал, пока я посмотрела ему прямо в глаза.
– Доктор Скритт, я не знаю, как делаются такие вещи там, откуда… откуда вы пришли, но у нас не принято ставить интернов-первогодок…
– Отчаянные, долбанные времена требуют отчаянных, долбаных мер, доктор. Кто еще у вас есть?
Его лицо стало болезненно серым.
– Никого, кому я мог бы с чистой совестью доверить жизнь ребенка.
Я чуть не плакала. Это было невозможно остановить.
А затем двери распахнулись и все изменилось.
Приказы срывались с моих губ прежде чем мысль успевала сформироваться. Все как один следовали моим указаниям.
– Дай мне телефон! – крикнула я одной из медсестер.
А через пару секунд уже обнаружила его у себя в руке.
– Доктор Скритт, Еще три пациента ждут в операционной!
Я схватила доктора Мэтьюза за руку.
– Самые простейшие случаи у этих детей?
– Кажется, глубокая рваная рана на ноге – мальчик, десять лет, – и рваная рана на животе – девочка, тоже десять лет. Никаких признаков повреждений каких-либо крупных органов.
– Я возьму одного из них. Второго отдаем Труляля и Траляля, и я буду держать их поблизости…
– Доктор Скритт! У троих детей остановка сердца, вы действительно собираетесь?..
– Я, блять, главный врач!
– Именно поэтому вы и должны принимать самые трудные решения!
Слезы уже ждали своего часа, но плакать было просто некогда.
Удивительно, во что превращается “невозможное”, когда для него просто нет места.
– Отдайте легкие случае Янгстону и Бренингу. Подготовьте третьего пациента для меня в той же операционной. Я хочу видеть, что они делают! – Я повернулась к медсестре, сидевшей за стойкой, и нацарапала номер телефона на листе бумаги. – Позвони сюда и скажи, чтобы все выметались в безопасное место!
Она отпрянула от меня, и я физически почувствовала ее страх.
– Но доктор, все наши стационарные телефоны отключены.
– Ну, раз уж у меня буквально только что закончились почтовые голуби, воспользуйся мобильным!
Она с трудом сдерживала слезы. Черт, это дико раздражало.
– Я не могу, – пролепетала она.
– Потому что я отдал вам свой. Простите.
– И? Что, больше ни у кого здесь нет сотового? У нас что, 2006 год?
– Еще нет. Простите, – поморщилась она.
Не желая выглядеть глупо, я уставилась на нее, всем видом давая понять, что это полностью ее вина.
А затем помчалась в операционную.
– Здесь у кого-нибудь есть рабочий мобильный телефон? – рявкнула я на доктора Мэтьюза, бегущего рядом со мной по коридору.
– Нет, – выдохнул он, отставая от меня. – Похоже, что шторм полностью отрубил связь.
У меня не было времени размышлять, существует ли где-то в этой богом забытой больнице спутниковый телефон. Я зашивала живот какому-то пацану, поглядывая на часы и присматривая через операционную за Янгстоном и Бренингом.
– Я закончила здесь. Сестра, везите его в реанимацию, мне нужно найти телефон…
– У пациента клиника! – Голос донесся из дальнего конца комнаты. На удивление, не от Бренинга или Янгстона, а от стола молодого ординатора, которого, как я знала, не было в этой точке моей временной шкалы изначально.
Я бросилась через операционную и обнаружила доктора, застывшего на месте.
– Простите, – пробормотал он, – там, в шкафу… я что-то видел…
– Вы в состоянии осознать, что оставили зажим внутри руки пациента? – крикнула я.
Он не двинулся с места, я кинулась в бой.
Несмотря на то, что временами было зверски трудно, я сталкивалась с теми же больничными призраками, с которыми сейчас не мог справиться этот молодой человек. Как и я, он не был связан по рукам, однако предпочел поверить в обратное, чтобы оправдать себя.
Вот почему я терпеть не могу людей.
Пациентка стабилизировалась, но температура продолжала держаться на аномально высоком уровне. Я заметила, как раздут ее живот.
Вот почему я такой хороший врач.
Через несколько секунд я уже удаляла лопнувший апендикс девочки и могла взглянуть на то, как идут дела у Бренинга и Янгстона, но ничем не могла помочь.
– Такие показатели нормальны для взрослого. Вы впервые работаете с ребенком? – рявкнула на Янгстона медсестра. – Мы сделали геммограмму, вы хоть смотрели результаты?..
Лицо Янгстона стало пунцово-красным на фоне белой хирургической маски.
– Выметайтесь к черту из моей операционной!..
Аппендикс моей пациентки был в плохом состоянии, но я почти уже закончила.
– Что… что случилось? – донесся с другого конца комнаты испуганный голос Бренинга.
Скальпель дрожал в моих руках. Краем глаза я видела реанимационный набор. Идентификационный номер 8251913. Давно не виделись.
– Вы перерезали ей селезеночную артерию, доктор, – спокойно ответила сестра Олт.
– Мне так жаль, – простонал он. – У меня тряслись руки, мне так жаль…
– Ненавижу церковь, – захныкала я, плюхаясь на диван. – Откуда нам вообще знать, что Бог существует?
Отец провел пальцами по редеющим волосам. Под ногтями у него скопилась грязь. Там всегда была грязь.
– Поход в церковь значит, что твоя беременная мать не будет ворчать на меня целый час каждую неделю, а это единственное доказательство божественности, которое мне нужно, – вздохнул он, плюхаясь на диван рядом со мной.
Я не поняла, что он имел в виду, поэтому продолжала хмуриться. И дернулась, когда он неловко попытался меня обнять.
– Я не ходил в колледж, не то что твоя мама, поэтому так и не научился убеждать людей, что они не правы. – Он медленно покачал головой. – Не знаю, лучше ли взрослые понимают церковь, чем шестилетние дети, Элли, но многие взрослые достаточно мудрые, чтобы знать, когда мы должны перестать думать и просто двигаться вперед.
Я демонстративно отвернула мордашку, чтобы показать, что он меня не убедил.
И услышала, как он в отчаянии почесывает голову.
– Ладно, – раздраженно продолжил он. – Я как могу отвечу тебе про церковь, а потом ты наденешь туфли и выйдешь со мной за дверь, потому что лучшего варианта я тебе не предложу. Понимаешь?
– Я… Я не могу объяснить, почему мы должны верить в Бога, Элли. Кажется, в мире так много несправедливости. Но вот в чем штука. – Он притянул меня к себе.– Мы с тобой здесь, не так ли? Ну а каковы были шансы? Как объяснить то, что мой дух и твой дух оказались вместе? Или вообще существуют? И все же это как-то случилось. Бог поверил в нас еще до того, как мы стали собой, и две души возникли там, где раньше вообще ничего не было. Поэтому я не думаю, что все делается ради того, чтобы мы поверили в Бога, не в первую очередь точно. Бог поверил в нас. И мы отвечаем на эту веру всем, что есть в нашей жизни.
Я не понимала этих рассуждений, но ощутила его уязвимость и расслабилась в кольце теплых рук.
– Твоя мама говорит, что на каждое действие есть отклик. Но я думаю, это вторично, по крайней мере, в церковных делах. Каждый отклик ведет к действию. Ты знаешь, что об этом есть молитва?
Я потрясла головой, косички взлетели, болтаясь во все стороны.
– В той молитве говорится ”отдавая, мы получаем; прощая, обретаем прощение; умирая, рождаемся”.
Наконец я повернулась и посмотрела на него:
– Как мы можем родиться, умирая? Разве смерть – не конец всему?
Его лицо как-то странно исказилось, я не поняла, что это значило.
– Не думаю, что смерть – это конец. Знаешь ли ты, что каждый человек, с которым ты когда-либо встречалась, изменился из-за тебя? И все-все, кого они встретят, изменятся из-за них. Весь мир именно такой в этот момент благодаря каждому, кто когда-либо жил и умер. Помнишь, я рассказывал тебе о деревьях в западном Техасе? Ты не перестанешь влиять на людей после смерти, Элли.
– Значит, все мертвецы – призраки, которые остаются с нами до конца жизни? – поежилась я.
– Маленькая моя фасолинка Элли, я не вижу другого объяснения.
Я смотрела на него с таким благоговением, какое может испытывать только крошечный человечек к своему родителю.
– Так как мы научились разговаривать с Богом задом-наперед? Откуда взялась эта молитва?
– Кажется, Элли, – ответил он, нахмурившись и задумчиво почесав подбородок, – она называется молитва Святого Франциска.
Казалось, я схожу с ума, когда моя пациентка вдруг начала уходить. Она была единственной, чья смерть не была предрешена, и, очевидно, эта надежда существовала только для того, чтобы обмануть мои ожидания.
Я глубоко вздохнула, перестала пытаться понять само Время и сосредоточилась на поиске причины, почему сердце девочки вдруг начало отказывать.
Она теряла больше крови, чем бывает при аппендэктомии. Что случилось?
Зажим. Чертов ордиатотор, видимо, повредил ей руку, во время своей бестолковой паники. И теперь она истекала кровью, предположительно из плечевой артерии.
Кровотечение из двух мест разом. Потребовалось бы чудо, чтобы справиться и с тем, и с другим одновременно.
Но я не верила в чудеса. Поэтому приходилось полагаться только на саму себя.
А я чертовски хороший врач.
Я зашила ее как раз вовремя и вернулась во внешний мир.
Доктор Янгстон в оцепенении смотрел на мертвого ребенка перед ним. В другом конце медсестра крепко держала доктора Бренинга, рыдающего над своей неудачей.
Передо мной мерно билось сердце девочки.
– Вы должны простить себя, доктор Бренинг. Скажите, что слышите меня!
Он блуждал покрасневшими глазами по коридору, смотря на все, кроме меня.
– Скажите, что услышали меня! Это простая просьба, доступная даже детям, которым еще предстоит освоить тонкое искусство пользования горшком. Доктор Бренинг!
Он медленно сфокусировал взгляд на мне и рассеянно пробормотал:
– Думаю, мне нужно побыть одному.
Я знала, чем это кончится.
– Я знаю, что вы не в себе, но не могу следить за вами каждую секунду. Вы должны взять на себя ответственность за собственное благополучие, доктор Бренинг! Избегайте одиночества до завтра!
Наконец он нашарил мои глаза.
– Вы правы, доктор Скритт. Я сам отвечаю за себя. Это все – моя ответственность. Все это. – Он будто сдулся. – Вы не можете держать меня вечно. Пожалуйста, отпустите меня.
Мне хотелось встряхнуть его, крикнуть в лицо, что я знаю, что он собирается сделать. И больше всего хотелось выбить из него все дерьмо.
Но в одном он был прав: я не могла держать его вечно.
Я проверила его карманы, в попытке найти опасные таблетки, но тщетно. Что еще я могла сделать?
– Доктор Бренинг, я хочу, чтобы вы кое-что запомнили, – приказала я с решительностью в голосе.
Он как-то сиротливо посмотрел на меня
– Если вы настаиваете на том, чтобы впадать в чертову меланхолию из-за вещей, которые вы не в силах изменить, тогда соберитесь и возьмите на себя ответственность за то, что можете изменить, – выпалила я.
А потом развернулась и побежала.
Я вытащила мобильный и попыталась набрать номер, не сбавляя темпа.
И никто не поднял трубку.
“Вы позвонили семье Эйфелас, к сожалению, нас сейчас...”
Я с резко затормозила перед уже знакомым уборщиком, проскрежетав подошвами по полу. Он вышел из такой знакомой каморки со швабрами, подняв нежную руку с вечной грязью под ногтями, жестом прося меня остановиться.
Я повиновалась. Он грустно мне улыбнулся.
– Если бы ты сразу побежала в банк Хантингтон через дорогу, то успела бы воспользоваться их телефоном вовремя. – Он вздохнул. – Но уже слишком поздно, мне жаль.
Еще больше атмосферного контента в нашей группе ВК
Перевела Юлия Березина специально для Midnight Penguin.
Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.
