До первого щелчка дойти несложно — почти все треки лежат в открытом доступе, но и без них найти дорогу можно даже случайно.
Анна выбирает любимый квадрат: от увенчаной двуглавым орлом стелы в парке до угловатого жилого здания (конструктивизм, 1932-й год), поворот налево, вниз по улице до советского привета Баухаусу из семидесятых, вновь налево и далее вдоль сквера до дома, который в XIX веке отстроила себе местная врачебная знаменитость. Ещё один левый поворот, улица подымается вдоль реки и выводит обратно к чугунному орлу, оседлавшему гранит.
В городе занимается осень, едва начинает вечереть и идти по прохладе легко и приятно.
Повторить пять раз — и будет первый щелчок. Взвод до первого щелчка происходит почти незаметно и Анна любит квадрат «от орла» как раз за то, что он самый внятный из известных ей.
Последний шаг пятого круга требует чуть больше усилий, словно шагаешь в гору по совершенно ровной поверхности. Нога касается земли и на мгновение стихает какофония, доносящаяся из окон музыкального училища, отдалённый гул улицы и карканье ворон. А потом, почти без предупреждения, ты погружаешься на один слой ниже.
Словно пройти сквозь дверь и оставить часть себя по другую её сторону. Словно пройти сквозь дверь там, где отродясь не было двери.
Здесь (вечный спор, место это или состояние) все предметы окрашены чуть ярче, чем в обычном мире, а люди, напротив, приглушены и будто бы наложены поверх в неумелой попытке создать коллаж.
Говорят, здесь живут все дети. По крайней мере, мир за первым щелчком воскрешает, казалось, давно забытые ощущения.
Впрочем, «здесь» — это всё ещё «там»: можно подойти к прохожему и заговорить с ним, можно посетить магазин или кафе, но сама идея коммуникации пугает. Словно делаешь это впервые, прекрасно зная как, но не имея собственного опыта.
Анна направляется глубже. После первого щелчка незримый таймер начинает обратный отсчёт. Примерно через полтора часа её выбросит обратно. Мир поблекнет, люди снова станут понятными.
Ближайшее место, где можно взвестись до второго щелчка — в десяти минутах хода. Сама локация находится буквально за углом, но идти к ней можно только делая правые повороты, иначе потрескавшаяся чаша давно пересохшего фонтана так и останется мёртвым обломком ушедшей эпохи. Обмануть мир, повернув налево через правое плечо не удастся — загадочная логика места-без-имени выстроена вокруг домов и улиц.
Поэтому, снова вдоль конструктивистского здания, но теперь на перекрёстке — направо.
Вывеска с надписью «Милиция» в освежённых красках сияет алчным кумачом.
Следующий поворот — у пугающе людного ресторана, к разноцветным буквам «ЗООПАРК» над скромными воротцами. Сам зоопарк скрыт за забором из зелёного профлиста. Ветер доносит тяжёлый запах навоза и хриплый рык какого-то крупного зверя.
Ещё одни воротца, опять поворот, асфальтовая дорога ведёт между заросшим деревьями спуском к реке и продолжением того же зелёного забора.
Далее, мимо губернаторского дворца и всё той же стелы. После первого щелчка нельзя смотреть на балкон с которого Наполеон приветствовал всё ещё победоносные войска в день своего рождения — сейчас, впрочем, это правило выполнить легко: достаточно идти мимо, не оборачиваясь.
В пабликах до сих пор спорят, можно ли встречаться взглядом с Соллертинским, но по всей видимости, Иван Иванович испытывал неприязнь исключительно к воспитанникам заведения, у входа в которое он имел несчастье находиться.
Дальше, на балконе углового, докторского дома — не должно находиться дамы в белом. Коренных обитателей мира за первым щелчком не так уж и много, но те, что есть, как правило, вышибают со взвода, болезненно и надолго. Строгая женщина в старомодном платье появляется редко, но если встречается — то следующий лунный месяц нечего и пытаться взвестись.
В этот раз балкон пуст, только треплется на ветру привязанная к перилам тряпка невероятно сердитого канареечного цвета.
За поворотом Анна встречает Василия: знакомого проводника, который тащит наматывать свои пять кругов стайку восторженных первокурсниц. Василий бородат и, кажется, слегка нетрезв. Анна показывает ему поднятый кверху указательный палец. Проводник кивает и молча проходит мимо: за первым щелчком, при намерении взвестись на второй желательно молчать. У протеже Василия явно такого желания нет. Они взведутся на первый, пощекочут нервы, покупая какую-нибудь мелочь в магазине и если Василию повезёт, как минимум одна из них окажется в его койке.
Сам он, кажется, не был дальше второго, в отличие от Анны. У неё сложился авторитет если не самого отбитого ходока в городе, то уж точно, самого живучего. Возможно, в последнем не было какой-то особенной её заслуги, просто она не пыталась вырвать у собственного отражения бриллиантовые глаза, не охотилась за ржавыми голубями, плачущими морфием, не спорила с живущими на бетонных яблоках бумажными гусеницами и даже и не подумывала о том, чтобы умыкнуть у племени плотоядных троллейбусов их золотой фетиш.
То, что она хотела выкрасть у мира-под-городом, было куда сокровенней и лежало гораздо глубже, чем любая корыстная добыча.
Тем временем, за поворотом, в неглубоком дворике, Анну ждала чаша фонтана. Издалека она выглядела так же, как и всегда, но, наклонившись, можно было увидеть бегущие по дну блики, словно свет проходил сквозь невидимую жидкость.
Мир-взведённый был сегодня благосклонен к гостье. Та помассировала пальцы, достала из сумочки скарификатор и, выдохнув, как перед прыжком в холодную воду, проколола себе безымянный палец. Над бледной кожей выступила едва заметная капелька крови. Анна мысленно выругалась и зажав щепотью уже указательный палец, так, чтобы он густо покраснел, со всей силы погрузила в него острие.
Густая вишнёвая капля оторвалась от руки и полетела вниз, к муаровому узору поверх замшелого бетона. Чуть ниже края фонтана она разбилась о невидимую плоскость и растеклась по ней, в стороны и вниз, красноватым, колышущимся облачком.
Это длилось несколько секунд, а потом как в обратной перемотке, кровь собралась в крохотную сферу и, словно от беззвучного удара, свет в глазах Анны на мгновение померк.
Когда она, хватаясь за осклизлый бетон, приподнялась и открыла глаза, перед ней возносились звенящие розовые струи, на высоте второго этажа они обрастали пышной пеной и мелкими брызгами осыпались вниз, в заполненную вишнёвой жидкостью чашу.
Анна отшатнулась от фонтана, не дожидаясь, когда то, что живёт в нём за вторым щелчком, попытается схватить её за руку или волосы.
Город вокруг опустел. Надписи утратили смысл. Правила сменились.
В который раз Анна ощутила горькую иронию её положения. Когда-то правила — другие, придуманные людьми — забрали у неё Павла. Те самые, которые должны были его защищать каждый раз, когда он поднимался навстречу таящейся в проводах неслышной и невидимой смерти.
Те самые правила, которые написаны кровью и в которые он волей-неволей вписал собственную трагическую строку.
Потом собирались комиссии, бумажные волны вздымались между безликими кабинетами, сталкивались в коридорах и разбивались друг о друга в пену из фамилий, допусков, нарядов, фидеров и подстанций, телефонных звонков и записей в журналах и по всему выходило, что отлаженный механизм дал сбой. Не по чьей-то конкретной вине — и это особенно бесило заседающих и обвиняющих — а просто потому что система таила в себе возможность одного неучтённого частного случая, что-то вроде бюрократической петли с положительной обратной связью.
Виноватым, в конечном итоге, назначили Павла. Анна (А вы, девушка, простите, ему кто?) осталась наедине с чужим городом. На одной цепочке у неё висел алюминиевый крест и золотое кольцо на мужской палец. И больше не было ничего, о чём имело бы смысл упоминать.
До первого щелчка дойти несложно — найти дорогу можно даже случайно. Особенно, если идёшь к мосту, туда где между колонн, мнящих себя ростральными, вода у подножия массивных быков неглубока, а камни тверды.
Каким-то непостижимым способом, ей тогда удалось сразу взвестись до второго щелчка. Вероятно, город решил, что взнос был уже уплачен Анной сполна. То, что она увидела внизу вместо речной воды заставило её ужаснуться но, вместе с ужасом к ней пришла холодная уверенность: с этой минуты она не сомневалась, что открывшейся ей мир безраздельно принадлежит мёртвым. И она вцепилась в то, что считала преддверием аидова царства с осатанелой одержимостью.
Не вызывало в ней ни малейшего сомнения, что за очередным (третьим, пятым, сотым?) щелчком можно обнаружить всех тех, кто покинул мир людей. И что их можно вернуть назад, похитить, выкупить, увести хитростью или силой. Главное — добраться, а там уже она сможет найти верный способ.
О том, как дойти до третьего щелчка пишут мало, и ещё меньше пишут правду. Закрытые форумы и каналы, полные едких недомолвок, содержат крупицы полезных знаний, которые надо собирать и выменивать обманом и лестью. Англоязычный субреддит был куда более доброжелателен, но завязанные на культурных кодах англосаксов правила редко подходили к городам бывшего Советского Союза.
Анну спасло образование лингвиста, которое она до этого успела трижды счесть бесполезным. Но — и это она открыла независимо от других — правила переходили друг в друга как фонемы в заимствованных словах: по строгим и неизменным законам. Принцип был отдалённо схож, но применим.
Потом уже, когда опыт и репутация открыли для неё посвящение в высший градус ходящих по щелчкам, она с некоторым разочарованием обнаружила, что до неё это открытие совершали десятки других.
Тем временем, ноги донесли Анну до городской Ратуши. Она собиралась было свернуть направо, к кресту над обрывом, но вовремя увидела, как из здания семинарии выдвигается шествие молчаливых мужчин в чёрных одеждах. На рясах из тускло поблескивающего кожзама схимнические кресты переплетались с рунами, орлами и свастиками. Белые, распущенные волосы спадали на плечи из-под фуражек с черепами. Казалось были видны холодные, блестящие ртутью зрачки — неизбежные стигматы туземцев места-без-нас.
По слухам, за прошедшие семьдесят лет, пыточные подвалы ни на миг не остановили своей работы.
Отрезанная от ближайшего места взвода, Анна продолжила путь мимо Ратуши вниз и направо. В обыденном мире её следующий пункт назначения служил пивнушкой под открытым небом. Здесь на месте пошловатой ограды с претензией на прованс возвышался мрачный острог. Из-за массивных ворот доносился дрожащий бас колёсной лиры и расстроенное пьяное пение.
Но памятник у ворот был тем же: пожилым сапожником, сидящим у натянутого на колодку ботинка. Бронзовый человек со звуком, напоминающим скрип промасленной кожи, размахнулся молотком и звонко стукнул по бронзовой подошве.
Анна с раскрытым блокнотом в левой и собственным молотком наготове в правой, сверилась с записями и стукнула дважды.
Сапожник замешкался на секунду и ударил четыре раза — Анна ответила тремя ударами. Ещё два удара с его стороны и один — с её. Так они обменивались числами, которые, по сути своей, благословили древнего бога сапожника, того, что воскрешает мёртвых, навевает ветер и ниспосылает дождь (стучит бронзовый молоток). Того, кто освобождает заключённых и сохраняет верность Свою спящим во прахе (вторит стальной молоточек Анны) и так далее, удар за ударом, число за числом.
Наконец, бронзовый человек оставил свою работу, улыбнулся и высунул язык. На кончике языка виднелась налипшая почтовая марка. Анна аккуратно сняла её, стараясь выглядеть почтительной настолько, насколько это возможно по отношению к бронзовому истукану. Марка была пожелтевшей с изображением аверса и реверса древней монеты, надписями на иврите и числом 1000 арабскими цифрами.
Поколебавшись мгновение, Анна положила марку себе в рот.
Мощённая булыжником мостовая бугрилась под ней, когда девушка осознала себя лежащей посреди неверной геометрии мёртвых зданий. Воздух был металлическим на вкус. Небо лоскутным одеялом свисало с крыш.
Бронзовый сапожник полулежал у стены, его голова была изуродована пулевыми отверстиями а на груди ядовитым цветком желтела прибитая толстым ржавым гвоздём шестиконечная звезда.
Обратно к Ратуше Анна почти бежала, замедляясь время от времени, чтобы оглянуться по сторонам. Мир за третьим щелчком оставил ей перекрестье шрамов на спине и фантомную боль в крайней фаланге мизинца.
Отсюда удачливые авантюристы умудрялись выносить предметы либо драгоценные, либо — пусть и ненадолго — наделённые самыми удивительными свойствами. Чёрная, тревожная вода из фонтана, которая в первые полчаса могла мгновенно излечить рак — или столь же мгновенно убить. Охраняемые чудовищами драгоценности. Исполненные тайного знания книги, написанные буквами, разбегающимися от человеческого взгляда.
Чаще, впрочем, добравшиеся досюда были счастливы вернуться ни с чем.
Здесь были свои правила, большую часть которых Анна вывела сама: из старых дневников, архивных вырезок, фотографий и карт. В какой-то момент всё это разномастье сложилось в череду условий, настолько очевидных, что даже удивительно стало, как это больше никто не понимает таких простых вещей.
Камень у музея местного художника, например, имел на себе узор из трещин, которые замечательно накладывались на карту пятьдесят третьего года, и при помощи простого карандаша можно было увидеть, как проступает в графитовой штриховке указание номер телефона из старого справочника.
По этому номеру — пять цифр против нынешних шести, если подождать достаточно долго, можно было услышать щелчки, соответствующие номеру городской газеты за семьдесят шестой год, ответы к кроссворду в котором в свою очередь вели ещё дальше.
Часы с каждой стороны Ратуши показывали собственное время и только половина отметок на циферблатах была цифрами. Анна сложила числа с трёх сторон и уже собиралась повернуть за угол, чтобы подсмотреть четвёртую, когда она услышала как что-то тяжёлое приближается со скрежетом раздвигаемого асфальта.
Как ей удалось за секунду обогнуть здание и скрыться за противоположным углом — девушка не помнила. Время не существовало для неё, пока тело спасалось бегством. Пришла в себя она уже при виде того, как над крышей, там где только что стояла она, возвышается покрытая зеленоватыми потёками боковина цистерны водонапорной башни.
С этой башней Анна встречалась пару раз, на почтительном расстоянии. Будто ожившая апория Зенона, водонапорная башня перемещалась, оставаясь недвижимой в каждый отдельный момент. Слухи о башне ходили самые мрачные, как, впрочем, практически обо всём по эту сторону третьего щелчка.
Анна не испытывала желания выяснять, чем именно её внезапная визави видит и, прижавшись к стене, ожидала, когда скрежет начнёт стихать.
Наконец, она решилась выглянуть: башня в своей непостижимой манере удалялась вверх по центральной улице. И когда Анна уже подсмотрела последние числа, над высотным знанием в отдалении поднялись, будто солдаты в атаку, чёрные прямоугольники. На них вспыхнули желтоватые лампочки, проморгались и сложились в надпись прямо на виду водонапорной башни
Воздух выпрыгнул из груди Анны, казалось, вместе с сердцем. Башня издала ржавый рёв и начала разворачиваться. Асфальт расступался у её подножия там, где из-под него прорастали сочащиеся мазутом трубы.
Анна бросилась бежать. Она проскочила арку в дворик — там манекены играли разноцветными стеклянными шариками в известную только им игру, перемахнула через невысокую ограду и втиснулась между двумя сарайчиками. За её спиной башня удивительно беззвучно заместила арку собой.
Ноги вынесли девушку к тому самому зданию семинарии, которое она так старательно обходила щелчок тому назад. Здесь за окнами пылало, источая жирный маслянистый дым, жаркое оранжевое пламя, вращались шкивы и лезвия и доносилось исполненное боли многоголосие.
Впрочем, снаружи не оказалось никого, кто мог бы задержать Анну и она счастливо проскочила дальше, к тропинке вдоль забора над крутым склоном.
Водонапорная башня прошла впритирку к огню, на фоне темнеющего неба она казалась пламенеющей палицей.
Тропинка оборвалась вниз: Анна наполовину поехала, наполовину покатилась по склону, обдирая ладони о кустарник. Башня замерла над обрывом, смоляная в алеющем контровом свете.
Её ржавый голос заревел сиреной и на этот призыв сквозь чёрное небо уже опускалось на город что-то огромное, почти невидимое, сотканное из дыма и мрака.
Анна бежала, стараясь не смотреть на близкую реку. Тропинка петляла под ногами, саднили отбитые колени и ладони, сбитое дыхание заставляло платить нестерпимой болью за каждый глоток воздуха.
Мглистые щупальца опустились до самой земли и теперь подслеповато но споро нашаривали беглянку между деревьев.
Заветное место Анна чуть не пропустила в наступившей тьме.
Квадрат из разноцветных крышечек, аккуратно вдавленных в землю. Полсотни по каждой стороне. Число на Ратуше было связано с этим квадратом через дюжину проделанных Анной логичных и понятных ей преобразований. По ту сторону квадрата был последний щелчок. Не мог не быть.
За предыдущие экспедиции Анна успела перебрать почти все способы совместить число с квадратом. Теперь в её списке оставалось всего два.
Она отсчитала по крышкам справа налево и сверху вниз первое простое число, которое было больше числа с Ратуши и выковыряла соответствующую крышечку из земли. Затем, Анна достала из внутреннего кармана куртки чекушку «Чёрного рыцаря», вставила крышку от неё на освободившееся место в квадрате и залпом опустошила бутылку.
Последним, что она заметила были стремительно окружающие её мглистые протуберанцы.
Когда тьма рассеялась, Анна обнаружила себя там, где начала своё путешествие: у гранитной стелы, увенчанной двуглавым орлом.
Вокруг стояла торжественная тишина. Воздух был прозрачен и недвижим. Каждый лист на деревьях и на земле был окрашен в свой собственный, неповторимый оттенок золотого.
Мир, облачённый в парчу, почтительно расступался вокруг Анны.
Она медленно обошла стелу. Пушки по углам почтительно блестели. По небу был раскатан глубокий закатный бархат.
На скамейке в конце парка сидел долговязый молодой мужчина с нелепым вихром на голове, в синей служебной куртке со светоотражающими лентами на рукавах. Он выглядел удивительно неуместным на фоне всего, что его окружало. Он выглядел так, каким запомнила его Анна в последний вечер. Павел — это был, несомненно, он — сидел с книгой, погрузившись в чтение и, по всей видимости не замечал ничего вокруг.
Анна пошла быстрее, потом побежала, слёзы бриллиантами расцветили мир перед её взором. За несколько шагов она остановилась и осторожно, шаг за шагом, приблизилась к скамейке.
Мужчина медленно поднялся ей навстречу, словно нехотя отрывая взгляд от страниц. Посмотрел на неё.
В его глазах блестели зрачки цвета ртути. Анна пошатнулась и опустилась на колени, в неотвратимо тускнеющее золото. Небо, разом наполнившееся влагой и желтушным светом фонарей стремительно возносилось. Сквозь треснувшую землю и расколовшийся воздух Анна падала вниз, без мыслей, без эмоций, всё ещё ощущая ладонями холодные чугунные перила моста. Мужчина улыбнулся, разомкнул уста и поприветствовал её ржавым воем сирены.
